Торрент >> Книги >> Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий (1914) FB2, EPUB скачать торрент

Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий (1914) FB2, EPUB скачать торрент Рекомендуем ознакомиться с информацией о торренте перед тем как скачать Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий (1914) FB2, EPUB в хорошем качестве. Комментарии и отзывы помогут решить, стоит ли скачивать Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий (1914) FB2, EPUB через торрент. Автор: Михаил Новоселов Жанр: сравнительное богословие Формат: FB2, EPUB Качество: Изначально электронное (ebook) Иллюстрации: Без иллюстраций Интерактивное оглавление: Есть Введение. О восточных и западных писателях Ныне занимаюсь чтением книги, имеющейся у меня на славянском, русском и других языках, заключающей в себе «собрание изречений святых пустынножителей Египта». Эти изречения – бесценные перлы! Спускается в глубокое море водолаз, чтоб достать дорогую жемчужину, – и святые Отцы удалялись в глубокие пустыни, там глубоко вникали в себя, находили различные бесценные духовные перлы: христоподражательное смирение, младенческую простоту и незлобие, ангелоподобное бесстрастие, рассуждение и мудрость духовные, – словом сказать, находили Евангелие. Сегодня я прочитал то изречение Великого Сисоя, которое мне всегда особенно нравилось, всегда было мне особенно по сердцу. Некоторый инок сказал ему: «Я нахожусь в непрестанном памятовании Бога». Преподобный Сисой отвечал ему: «Это – не велико: велико будет то, когда ты сочтешь себя – хуже всей твари». Высокое занятие – непрестанное памятование Бога! Но эта высота очень опасна, когда лествица к ней не основана на прочном камне смирения. далее <br /> Смотрите, – как Писание согласно с Отцами! Писание говорит: «Всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс.50:18–19). Жертва и самые всесожжения человеческие должны быть основаны на чувстве нищеты духовной, на чувстве покаяния. Без этого они отвергаются Богом.<br /> <br /> Также мне очень нравится изречение Великого Пимена: «Если всегда и во всем будем обвинять себя, – сказал он, – то везде найдем покой». Другой Отец сказал: «Мы оставили легкое бремя, состоящее в обвинении себя, и взялись за тяжкое, состоящее в обвинении других». Такие изречения стоят целых книг! Никто, кажется, столько не вник в Евангелие, сколько вникли в него святые пустынножители; они старались осуществлять Евангелие самою жизнию, самыми помышлениями и чувствованиями своими. Отличительною чертою их было глубочайшее смирение; падение человека было постоянным предметом их размышления; постоянным их занятием был плач о грехах своих.<br /> <br /> Другое направление получили подвижники Западной церкви и писатели ее о подвижничестве со времени разлучения этой церкви от Восточной и отпадения ее в гибельную тьму ереси. Преподобный Венедикт, святый папа Григорий Двоеслов еще согласны с аскетическими наставниками Востока, но уже Бернард отличается от них; позднейшие уклонились еще более. Они тотчас влекутся и влекут читателей своих к высотам, не доступным для новоначального, заносятся и заносят. Разгоряченная, часто исступленная мечтательность заменяет у них все духовное, о котором они не имеют никакого понятия. Эта мечтательность признана ими благодатию. Святые Отцы Восточной Церкви приводят читателя своего не в объятия любви, не на высоты видений, – приводят его к рассматриванию греха своего, своего падения, к исповеданию Искупителя, к плачу о себе пред милосердием Создателя. Они сперва научают обуздывать нечистые стремления нашего тела, соделывать его легким, способным к духовной деятельности; потом обращаются к уму, выправляют его образ мыслей, его разум, очищая его от мыслей, усвоившихся нам по падении нашем, заменяя их мыслями обновленного естества человеческого, живо изображенного в Евангелии. С исправлением ума святые Отцы заботятся об исправлении сердца, об изменении его навыков и ощущений. Очистить сердце труднее, нежели очистить ум: ум, убедясь в справедливости новой мысли, легко отбрасывает старую, легко усвояет себе новую; но заменить навык навыком, свойство свойством, чувствование другим чувствованием, чувствованием противоположным, это – труд, это – усильная, продолжительная работа, это – борьба неимоверная. Лютость этой борьбы Отцы выражают так: «Дай кровь и прими дух». Значит: надо умертвить все греховные пожелания плоти и крови, все движения ума и сердца, зависящие от плоти и крови. Надо ввести и тело, и ум, и сердце в управление духа. Кровь и нервы приводятся в движение многими страстями: и гневом, и сребролюбием, и сластолюбием, и тщеславием. Последние две чрезвычайно разгорячают кровь в подвижниках, незаконно подвизающихся, соделывают их исступленными фанатиками. Тщеславие стремится преждевременно к духовным состояниям, к которым человек еще не способен по нечистоте своей, за недостижением истины – сочиняет себе мечты. А сладострастие, присоединяя свое действие к действию тщеславия, производит в сердце обольстительные, ложные утешения, наслаждения и упоения. Такое состояние есть состояние самообольщения. Все, незаконно подвизающиеся, находятся в этом состоянии. Оно развивается в них больше или меньше, смотря по тому, сколько они усиливают свои подвиги. Из этого состояния написано западными писателями множество книг. На них-то с жадностию кидается, их-то проповедует преимущественно святыми и духовными, достойными стоять возле Св. Писания, слепотствующий и гордый мир, признающий себя просвещенным в высшей степени, и потому не нуждающимся держаться неотступно преданий Восточной Церкви.<br /> <br /> В святых Отцах Восточной Церкви отнюдь не видно разгоряченного состояния крови. Они никогда не приходят в энтузиазм, который, будучи рождением крови, часто на Западе искал пролития крови. Из их сочинений дышит истинное самоотвержение, дышит благоухание Святого Духа, мертвящее страсти.<br /> Содержание <br /> <b>Введение. О восточных и западных писателях</b><br /> <br /> <b>Часть I Истинная и ложная мистика</b><br /> <br /> I. Об истинной духовной жизни, о видениях и откровениях<br /> <br /> II. О прелести в молитве<br /> <br /> <b>Часть II Характерные черты из жизни и учения католических святых</b><br /> <br /> Франциск Ассизский<br /> Игнатий Лойола<br /> Католические святые: Маргарита, Гертруда и Тереза<br /> <br /> <b>Приложение. "О подражании Иисусу Христу" Фомы Кемпийского</b><br /> Об авторе <b>мученик Михаил Новоселов</b> (1.07.1864–17.01.1938)<br /> <br /> <i>День памяти: 8 (21) января</i><br /> <br /> Мученик Михаил родился в 1864 году в селе Бабье Домославской волости Вышневолоцкого уезда Тверской губернии в семье Александра Григорьевича и Капитолины Михайловны Новосело­вых. Род Новоселовых известен с ХVII века, родоначальником священнического рода Новоселовых стал священник села Покровское-Березовец Кашинского уезда Афанасий Степанов. С ХVIII столетия его дети стали называться Новоселовыми по имени села, в котором они служили священниками. Прадед муче­ника Михаила, священник Алексий Новоселов, окончил Твер­скую Духовную семинарию и служил в храме в селе Посонское Вышневолоцкого уезда. Дед, священник Григорий Новоселов, также окончил Тверскую Духовную семинарию и служил в храме погоста Заборовье Вышневолоцкого уезда. Он был возведен в сан протоиерея и в течение сорока лет был благочинным; награжден тремя орденами, что давало ему право на получение дворянства. Его сын, Александр Григорьевич, не пожелал идти по духовной стезе. В 1860 году он окончил Санкт-Петербургский университет, в 1863 году женился на девице Капитолине, дочери священника села Бабье Вышневолоцкого уезда Михаила Зашигранского1), ко­торый так же, как и Александр Григорьевич, придерживался весь­ма либеральных взглядов, так что, когда его внук Михаил стал увлекаться толстовством, он, ознакомившись с антицерковными трактатами Толстого, передавал последнему через внука поклон и свою радость по поводу борьбы Толстого с тем учреждением, «ко­торое он до глубины души презирает»2), то есть с Церковью, заняв сторону Толстого против некоторых сурово критиковавших его архиереев.<br /> <br /> С 1873 по 1881 год Александр Григорьевич был директором Тульской гимназии и в это время близко сошелся с Толстым. С 1881 года и до конца своей жизни он был директором 4-й Мос­ковской гимназии и преподавал древние языки в старших классах. Несмотря на то, что Новоселовы были выходцами из духовного сословия, целостность православного мировоззрения была ими утрачена и вера представлялась абстрактным христианским умо­зрением, и если еще оставалась вера в Христа как в нравственный идеал, то видение православного пути к этому идеалу уже затума­нилось, и потому легко было увидеть исполнение этого идеала в светском писателе и лжеучителе.<br /> <br /> Окончив гимназию, Михаил Александрович намеревался по­ступить на медицинский факультет, чтобы на этом поприще по­служить народу, но отец выразил категорическое несогласие с та­ким решением сына, желая, чтобы он пошел по его стопам и стал учителем древних языков.<br /> <br /> «Не скажу, чтобы я соглашался с ним, – писал Михаил Алек­сандрович, – но идти против его воли и в то же время требовать от него средств... для дальнейшего образования – я не считал удобным»3). И он решил поступить в учительскую семинарию. В 1887 году Александр Григорьевич скончался, но Михаил к этому времени уже переменил свое решение стать врачом и поступил на историко-филологический факультет Московского университета, предполагая впоследствии стать учителем истории и преподавать историю так, «чтобы прошлая жизнь человечества дала юношам понятия о людях и их поступках со стороны их приближения или удаления от учения Христова»4).<br /> <br /> К этому времени Михаил был уже старым знакомым Толстого и большим поклонником его «учения». Искренне любя Толстого и видя в его идеях и в его личности воплощение христианского идеа­ла, он совершенно не замечал глубоко антихристианской направ­ленности деятельности Толстого и того, что его желание стать учи­телем человечества является по существу антихристовым. От ис­креннего, боровшегося с ложью и лукавством в себе Новоселова, по молодости категоричного в своих нравственных суждениях и оценках, не укрылась, однако, разница между тем, что проповедо­вал «новый учитель», и тем, как он жил.<br /> <br /> «Зачем пользуетесь Вы теми самыми деньгами, незаконность жизни на которые Вы открыто признаете? – писал он ему. – Зачем блеск и роскошь обстановки Вашей семьи окружает Вас и делает участником языческой трапезы? Зачем все эти [тоги?], которые так противны Христу?..»5)<br /> <br /> В то время многие произведения Толстого, имевшие антигосу­дарственный или антихристианский характер, не были допущены цензурой к печати, и молодые почитатели Толстого печатали их на гектографе, а затем распространяли. Печатал их и Михаил Ново­селов. После произведенного полицией на его квартире обыска были найдены гектографические принадлежности, рукописная брошюра Толстого «Николай Палкин», несколько его писем и стихотворение из «Вестника Народной Воли». На основании этих материалов Новоселов был арестован. Узнав об аресте, Толстой явился к начальнику Московского жандармского управления, за­явив, что преследования направлены должны быть прежде всего против него, как автора, и власти после его визита решили замять эту историю. Новоселов был освобожден под гласный надзор по­лиции, с запрещением проживать в столицах.<br /> <br /> Михаил Александрович решил сам применить учение Толсто­го на практике. На деньги, оставшиеся от отца, он купил землю в селе Дугино Тверской губернии, и здесь им была основана одна из первых толстовских общин, состоявшая из пяти интеллигентов. Однако, как и следовало ожидать, община людей, не приспособленных к труду на земле, предполагавших, что крестьянский труд – это бесконечный праздник, пораженных тщеславием от на­бегающих помыслов об оказываемой будто бы ими помощи лю­дям, а на самом деле не способных переносить наималейшие не­мощи друг друга, потерпела полный крах и рассыпалась6).<br /> <br /> Впоследствии Толстой со свойственным всем сектантам лицемерием пытался оправдаться в том, что, явившись соблазни­телем многих людей, вовлек их в безумное мероприятие; он напи­сал: «Собираться в отдельную общину признающих себя отлич­ными от мира людей я считаю не только невозможным (недоста­точно еще привыкли к самоотвержению люди, чтобы ужиться в таком тесном единении, как это и показал опыт), но считаю и не­хорошим: общиной христианина должен быть весь мир. Христиа­нин должен жить так, как будто все люди – какие бы они ни бы­ли – были такие же, как он, готовы не на обиду и своекорыстие, а на самопожертвование и любовь. И тогда только, хоть и не при его жизни, но когда-нибудь, осуществится братская жизнь на земле, а устройство малых общин избранных – церквей – не улучшает, а часто ухудшает жизнь людей, делает ее более жестокой и равно­душной к другим»7).<br /> <br /> Однако Новоселов не сразу расстался с толстовством и участ­вовал вместе с толстовцами в помощи голодающим Рязанской гу­бернии в 1891–1892 годах.<br /> <br /> Одной из причин прекращения Новоселовым отношений с Толстым была ненависть последнего ко Христу. Михаил Алексан­дрович так рассказал об этом одному из знавших его. «Однажды – еще в 80-х годах... он сидел с Толстым и кем-то еще, и перебирали великих основателей религии – обычное толстовское поминанье: Будда, Конфуций, Лао-Си, Сократ и так далее, и так далее; кто-то сказал, что вот, мол, хорошо было бы увидеть их живых, и спросил у Толстого: кого бы он желал увидеть из них. Толстой назвал кого-то, но... не Христа». Новоселов «спросил тогда: “А Христа разве вы не желали бы увидеть, Лев Николаевич?” Лев Николаевич отвечал резко и твердо: “Ну уж нет. Признаюсь, не желал бы с ним встре­титься. Пренеприятный был господин”. Сказанное было так не­ожиданно и жутко, что все замолчали...»8)<br /> <br /> Неприятие Христа Толстым, а также собственные размышле­ния о вере, укоры совести, не могшей во все время знакомства с Толстым успокоиться, подвигли Михаила Александровича к более глубоким раздумьям о Христе и о путях спасения души, о смысле человеческой жизни и, в конце концов, стезею правды привели его в Церковь. Найдя истинный путь и вечную жизнь во Христе, он увидел, что борьба за эту вечную жизнь требует подвига, но – в отличие от подвига сектанта, который не дает спокойствия совес­ти и мира душе, когда часто голос совести приходится насильст­венно заглушать, ибо она входит в противоречие с поступками и заповедями Божиими, – подвиг во Христе пробуждает совесть, Господь Сам спешит навстречу вопрошающей душе, чтобы отве­тить на ее нелукавые вопросы.<br /> <br /> Михаил Александрович прекратил отношения с Толстым, на­писав ему только уже в 1901 году, когда священноначалие, чтобы уберечь церковных чад от соблазна, публично засвидетельствова­ло отпадение Толстого от Церкви. Желая, чтобы в этот решитель­ный момент лжеучитель выбрал путь правый, вместо смерти – жизнь, Новоселов писал в письме к нему: «С того времени, как мы разошлись с Вами, Лев Николаевич, то есть с тех пор, как я стал православным, а этому есть уже лет восемь-девять, я ни разу не разговаривал с Вами о том, что так важно для нас обоих. Иногда меня очень тянуло написать Вам, но краткое размышление приво­дило меня к сознанию, что делать этого не нужно, что из этого ни­какого толку не выйдет ни для Вас, ни для меня. Теперь я берусь за перо под впечатлением только что прочитанного мною Вашего от­вета на постановление Синода от 20–22 февраля. Ничего нового для себя я не встретил в Вашем ответе, тем не менее почувствова­лась потребность сказать Вам несколько слов по поводу этой све­жей Вашей исповеди...<br /> <br /> Несколько раз перечитывал я этот краткий символ Вашей ве­ры и каждый раз неизменно испытывал одно и то же тоскливое, гнетущее чувство. Слова все хорошие: Бог, Дух, любовь, правда, молитва, а в душе пустота получается по прочтении их. Не чувст­вуется в них жизни, веяния Духа Божия... И Бог, и Дух, и любовь, и правда – все как-то мертво, холодно, рассудочно. Невольно вспоминается Ваш перевод первой главы Евангелия от Иоанна, где Вы глубокое, могучее: “В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово” заменили жалким: “Началом всего стало разумение жизни. И разумение жизни стало за Бога. И разумение-то жизни стало Бог”… Ведь, попросту сказать, Ваш Бог есть только Ваша идея, которую Вы облюбовали и облюбовываете, перевертывая ее со стороны на сторону в течение двух десятилетий. Вы никак не можете выйти из заколдованного круга собственного “я”...<br /> <br /> Отметая Христа Искупителя, Вы неизбежно лишаете Вашу ду­шу Его благодатного воздействия, а потому не имеете того духов­ного опыта, который, когда Вы говорите о добродетелях, помог бы Вам отличить любовь Христову от естественной благонастроенности, благодатную кротость от самообладания (или природной ти­хости), смирение от снисходительности, мудрое во Христе терпе­ние от бесплодного самоистязания. Потому-то Вы и не понимаете великого значения веры в Христа распятого и воскресшего, необ­ходимости ее для истинного возрождения человека, ибо самое воз­рождение Вам неведомо...<br /> <br /> Простите, если чем нечаянно обидел Вас, Лев Николаевич. Го­ворю “нечаянно”, потому что во все время писанья не замечал в себе ничего к Вам враждебного. Напротив, с первых страниц мое­го письма всплыли из далекого прошлого наши дружеские отно­шения, и образ их не покидает меня доселе. Мне грустно, что их нет теперь и не может быть, пока между нами стоит Он, Господь мой и Бог мой, молитву к Кому Вы считаете кощунством и Кому я молюсь ежедневно, а стараюсь молиться непрестанно. Молюсь и о Вас, и о близких Ваших с тех пор, как, разойдясь с Вами, я после долгих блужданий по путям сектантства вернулся в лоно Церкви Христовой.<br /> <br /> Для всех нас “время близко”, а для Вас, говоря по человечес­кому рассуждению, и очень близко...»9)<br /> <br /> По возвращении в Православную Церковь Михаил Александ­рович всей душой и всем разумением прильнул к святоотеческим письменным источникам и к живым носителям благодати Духа Святого; он сблизился с отцом Иоанном Кронштадтским и стар­цами Зосимовой пустыни, обладавшими, может, и не видимыми для мира, но видимыми для ищущих спасения дарами Святого Ду­ха, огромным и подлинным духовным опытом и рассуждением, отверзающими духовные очи слепцам. Друг и единомышленник Михаила Александровича философ Владимир Кожевников* дал ему тогда такую характеристику: «Прямолинеен и непоколебим, весь на пути святоотеческом, и смолисто-ароматных цветов лю­безной пустыни и фимиама “дыма кадильного” ни на какие пыш­ные орхидеи, ни на какие пленительные благовония царства грез не променяет; а вне “царского”, святоотеческого пути для него все остальные сферы – царство грез, и их горизонты, глубина и преле­сти – только “прелесть” (в аскетическом смысле)!»10)<br /> <br /> Вернувшись в Церковь, Михаил Александрович не только взялся за дело своего спасения, но, увидев, сколь невежественны и не просвещены окружающие, какие глубокие заблуждения бы­туют в среде интеллигенции и образованного сословия, взялся за дело миссионерства и просвещения и с 1902 года вместе с груп­пой единомышленников приступил к изданию «под общим заглавием “Религиозно-философской библиотеки” ряда брошюр и книг, дающих посильный ответ на выдвигаемые жизнью вопросы».<br /> <br /> Исследователь жизни и творчества Михаила Александровича так писал о книгах «Библиотеки»: «Главная особенность новоселовских духовно-просветительных брошюр заключалась в том, что они были совершенно свободны от пороков рационалистического или протестантского школьного богословия и обращались к первоистокам христианства, выводя читателя на просторы церковно­го познания через благодать. Словно живой водой брызнули на су­хие богословские схемы, будто в душную атмосферу начетнически отвлеченной богословско-философской мысли ворвалась вдруг струя свежего и чистого воздуха, – такими словами передавал свое впечатление от новоселовской “Библиотеки” один из современников»11).<br /> <br /> Издательская деятельность Новоселова продолжалась до при­хода к власти безбожников. Всего им было выпушено 39 книг. Кроме того, было выпущено около 20 книг, посвященных более специальным вопросам, а также листки «Религиозно-философ­ской библиотеки», которые выходили двумя сериями: первая со­стояла из писаний святых отцов, а вторая, рассчитанная на интеллигентного читателя, содержала размышления о вере и религиоз­ной жизни выдающихся русских писателей и ученых. За заслуги в деле духовного просвещения и христианской апологетики Михаил Александрович в 1912 году был избран почетным членом Москов­ской Духовной академии. В течение ряда лет он был также членом Училищного совета при Святейшем Синоде.<br /> <br /> Революция 1905 года и произведенные в ходе ее разрушитель­ные демократические реформы сделали существование народа в стране небезопасным. Михаил Александрович 26 октября 1905 го­да писал своему единомышленнику, известному государственно­му и общественному деятелю Федору Дмитриевичу Самарину: «...теперь, кажется, всюду положение русского человека ухудшает­ся. “Свобода” создала такой гнет, какой переживался разве в пери­од татарщины. А – главное – ложь так опутала всю Россию, что не видишь ни в чем просвета. Пресса ведет себя так, что заслуживает розог, чтобы не сказать – гильотины. Обман, наглость, безумие – все смешалось в удушающем хаосе. Россия скрылась куда-то: по крайней мере, я почти не вижу ее. Если бы не вера в то, что все это – суды Господни, – трудно было бы пережить сие великое испытание. Я чувствую, что твердой почвы нет нигде, всюду вулка­ны, – кроме Краеугольного Камня – Господа нашего Иисуса Хри­ста. На Него возвергаю все упование свое»12).<br /> <br /> В послереволюционное время положение в стране все более ухудшалось, так как организации и люди, враждебные России и Православной Церкви, получили легальную возможность для осу­ществления своей разрушительной деятельности. Православные русские люди, из тех, кто был наиболее чуток к происходящему, стали понимать, что и им следует быть более активными.<br /> <br /> 3 августа 1909 года Михаил Александрович писал Федору Дми­триевичу: «...Мне последнее время все кажется, что нужно “спе­шить делать добро”, как выражался доктор Гааз**. То есть и всегда это знаешь, да не всегда чувствуешь. Кругом слишком сумрачно, и громы многие слышатся, и волны вздымаются, – а ковчег наш не­устроен и требует внимательной, упорной и энергичной работы. Не знаю, как Вы, а я, видя, что “пашни много”, в то же время чув­ствую, что “дня немного впереди”... Если бы Вы спросили, около чего вращается теперь моя мысль по преимуществу, если не ис­ключительно, я твердо бы ответил: около души и Церкви. В сущ­ности, эти вещи неразъединимы. Так, по крайней мере, у нас в православии. И это – душа и Церковь – есть то единое на потребу, к чему приложится все прочее, чему приложиться положено волей Божией. Окружающее нас – близкое и далекое – особенно и цен­но, и значительно, и поучительно со стороны своего отношения к этому сокровищу, ради которого стоит продать все прочее, чтобы получить его. И хотя нависают тучи и слышны раскаты грома, я все больше и больше, – если хотите – в меру усиления грозы, – чувствую всю несокрушимость того Ковчега, непоколебимость Коего обещана нам Истинным Свидетелем, но тем ответственнее чувствуешь себя за ковчег своей души и за ковчег своей Церкви, которые тогда только могут быть в безопасности, когда прикреп­лены надежно к Ковчегу вселенскому. Довольно тесное общение, в течение почти полутора лет, с протестантствующей молодежью и встреча с заграничными представителями англиканства и баптиз­ма еще больше внушили мне уверенность в несравненной истин­ности нашей Церкви, несущей в себе предание Духа Истины, и сознание исключительной важности всестороннего служения Церк­ви. Вот на этом предмете и следует нам всем сосредоточить главные силы»13).<br /> <br /> В это время Новоселовым и его единомышленниками было создано религиозно-философское общество под названием «Кру­жок ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви».<br /> <br /> Михаил Александрович писал 11 августа 1907 года Федору Дмитриевичу: «Что касается “Задач и характера устраиваемых “Кружком” бесед”, то я с одним Вашим суждением не совсем со­гласен. Вы говорите: “ведь общение в молитве во всяком случае есть лишь общение в области чувства”, и в конце: “мы все друг дру­га будем учить и друг у друга учиться, чтобы все более сближаться духовно и достигнуть возможно полного внутреннего единения”.<br /> <br /> Я думаю, что молитвенное общение не есть единение только в области чувства: оно есть единение в духе, то есть во всецелости нравственного существа. По моему мнению, все духовные силы наши приходят в действие в молитве, и общение, создаваемое на почве общей молитвы, простирается на область не только чувства, но и ума, и воли.<br /> <br /> Единомыслие же захватывает не так глубоко и может ограни­чиваться только интеллектуальной сферой, не существенной (хотя и имеющей свою цену) в христианстве.<br /> <br /> Поэтому, всецело присоединяясь к намеченной Вами задаче – совместно работать над выяснением христианского веросознания в целях “внутреннего единения”, я хотел бы подчеркнуть существен­ное значение молитвы (и благоговейного чтения Писания и творе­ний подвижнических) как средства, ведущего к этой цели...»14)<br /> <br /> Михаил Александрович был активным участником Братства святителей Московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, где председателем совета Братства был Федор Дмитриевич Самарин. Братство занималось широкой благотворительной и просвети­тельской деятельностью. На собраниях Братства читались докла­ды на актуальные темы религиозной и духовной жизни, не раз с докладами выступал и Михаил Александрович.<br /> <br /> В начале ХХ века нравственное и религиозное состояние об­щества все более ухудшалось. Одним из признаков этого было восприятие образованным обществом личности Григория Распутина. Встревоженный этим явлением, Михаил Александрович в 1912 го­ду выпустил брошюру, обличающую Распутина15). Мужественное слово Михаила Александровича, однако, не было услышано, брошюра была запрещена цензурой, и это в то время, когда по всему лицу Русской земли расходилось печатное слово с хулениями Бо­га, Церкви и государственного управления.<br /> <br /> После прихода к власти в 1917 году безбожников, когда нача­лись гонения на Русскую Православную Церковь, Михаил Алек­сандрович вошел во Временный Совет объединенных приходов города Москвы, который на первом же своем заседании призвал верующих встать на защиту храмов, оградить их от посягательств безбожников.<br /> <br /> 11 июля 1922 года ОГПУ произвело на квартире Новоселова обыск, предполагая заключить его в тюрьму по обвинению в антисоветской деятельности. Михаила Александровича тогда не было дома, розыск его не привел ни к каким результатам, и 26 фев­раля 1923 года дело было закрыто. Михаил Александрович, узнав об обыске, перешел на нелегальное положение, живя то в дерев­не, то у своих друзей в Москве и в Петрограде, готовясь к тому дню и часу, когда ему придется исповедать Христа перед лицом гонителей. В это время он приступил к писанию богословской ра­боты, которая условно была им названа «Письма к друзьям»; в каждом письме он старался ответить на те актуальные вопросы, которые ставила тогда действительность перед церковным об­ществом.<br /> <br /> Среди расколов и смут одним из важнейших вопросов был во­прос о Церкви как земной организации и в то же время такой, ко­торую мы исповедуем в Символе веры, которая сама требует той же веры, что и во Христа Сына Божия. Может ли быть христианст­во вне Церкви. Отвечая на этот вопрос, Михаил Александрович писал: «...По собственному опыту и еще более по наблюдению над другими знаю, как трудно сразу принять и усвоить мысль о неразъединимости христианства и Церкви; но после многих пережива­ний и дум я давно убедился до последней наглядности, до невоз­можности мыслить иначе, в указанной неразрывности Христова благовестия и Церкви.<br /> <br /> Теперь мне представляется странной, противоестественной, нелепой противоположная мысль, столь широко, однако, распро­страненная в современном “христианском” человечестве. Я не бу­ду останавливаться на этом вопросе, а рекомендую вам прочесть очень дельную брошюру архимандрита Илариона***, так и озаглав­ленную “Христианства нет без Церкви”.<br /> <br /> Итак, Церковь – тайна и вместе – таинство: тайна – для есте­ственного ума, своими силами пытающегося проникнуть в суще­ство Церкви, таинство – для души, силою Божией приобщившей­ся вечной жизни, сокрытой в Церкви и составляющей существо ее.<br /> <br /> Церковь – тайна, ибо, с одной стороны, она не отвлеченное понятие, подлежащее рациональному определению, с другой – не внешнее учреждение, не общество, не организация, которые мож­но было бы точно описать или указать перстом.<br /> <br /> Церковь не имеет точных, адекватных самоопределений, кро­ме иррационального, таинственного определения Апостольского: “Тело Христово”. Все другие многоразличные определения частичны и условны и не охватывают сущности Церкви…»16)<br /> <br /> Для многих образованных людей того времени, не живших глубоко интересами духовными, было необъяснимо и странно столь быстрое разрушение, казалось бы, в благополучии находя­щегося и процветающего обширного государства. Для этого разру­шения не было ни экономических и никаких других внешних при­чин. Стараясь ответить своим корреспондентам и на этот вопрос, Михаил Александрович писал: «...Вспомните всю неустанную де­ятельность нашей злополучной интеллигенции и ее вождей, “пи­сателей всех рангов”, в течение десятилетий разбрасывающих всюду тлетворные семена безбожного гуманизма и человекобожия; вспомните зараженную протестантскими идеями нашу духовную школу, выпускавшую рационалистов-пастырей и скеп­тиков-учителей, от которых духовный яд неправославия распрост­ранялся в обществе и народе, идя как бы навстречу духовно-разлагающему влиянию интеллигенции; вспомните лицемерие свет­ской власти, облекавшейся в ризу церковности для поддержания (в интересах государства) веры народной; вспомните, наконец, угодничество, в ущерб, конечно, интересам церковным, духовных властей пред сильными мира сего, а главное – восстановите в сво­ем сознании почти всеобщее непонимание существенных сторон церковного мировоззрения – теургической и мистической, – и вы легко объясните себе, как естественное следствие всеобщего ду­ховного недуга, все то кощунственное, святотатственное и бого­хульное, что пышным цветом раскрылось у нас в последние годы. Россия давно начала внутренне отпадать от Церкви: что же удиви­тельного, если государство отвергло, “отделило” Церковь и, по естественному и Божескому закону, подвергло ее гонению?<br /> <br /> Давнишнее и все углублявшееся многообразное отступление народа от пути Божия должно было вызвать кару Божию, может быть, для спасения от гибели того, что могло быть спасено чрез очистительный огонь испытания»17).<br /> <br /> Обращаясь к Священному Писанию, например к первой кни­ге Маккавейской, Михаил Александрович писал, что крушение государства тогда было связано со сближением израильтян с наро­дами языческими и введением «у себя образования и порядков языческих с отвержением святого закона отеческого»18), и отмечал: «Сопоставьте с этим “окно в Европу”, прорубленное Петром, и последовавшее за этим привитие русскому народу западноевропейских начал, так существенно изменивших направление магистрали нашей истории»19).<br /> <br /> Подкрепление своим мыслям Михаил Александрович находил в творениях святых подвижников-современников и, в частности, епископа Феофана Затворника, который писал в 1871 году: «В школьное воспитание у нас допущены нехристианские начала, которые портят юношество; в общество вошли нехристианские обычаи, которые развращают его по выходе из школы. И не диво, что если, по слову Божию, и всегда мало избранных, то в наше вре­мя оказывается их еще меньше: таков уж дух века противохристианский! Что дальше будет? Если не изменят у нас образа воспита­ния и обычаев общества, то будет все больше и больше слабеть ис­тинное христианство, а наконец и совсем кончится; останется только имя христианское, а духа христианского не будет. Всех пре­исполнит дух мира»20).<br /> <br /> Из-за соблазнов, возникших от обновленческих расколов, для некоторых стало затмеваться и само видение Церкви, и Михаил Александрович посвятил несколько писем выяснению того, чем отличается Церковь-организация от Церкви-организма, которая, собственно, и есть Тело Христово с Ее Главою – Христом.<br /> <br /> В своем последнем двадцатом письме Михаил Александрович писал: «...Святые дни дорогих нам воспоминаний совпадают ныне с особенно значительными событиями церковными. Не ошиблись те, кто год тому назад предсказывал, что 1927-й год будет чрезвы­чайно тяжек для Церкви Божией. Из множества ударов, нанесен­ных ей в этом году, достаточно указать два, чтобы признать пра­вильными эти предсказания: кощунственный разгром Сарова и жестокое опустошение Дивеева. Нужно ли разъяснять, что потеря­ли православные русские люди с уничтожением этих обителей? Кто хоть однажды побывал там и в прилегавшей к ним, также опу­стошенной, обители Понетаевской, тот сердцем чувствует, какого источника религиозного воодушевления, духовной бодрости, осо­бенно необходимых в наше тяжкое время, он лишился.<br /> <br /> Насколько мне известно, лица, предрекавшие исключитель­ную бедственность для Церкви Христовой в 1927-м году, разумели бедствия именно подобные указанным. Но нас постигло в истек­шем году испытание значительно, можно сказать – несравненно тягчайшее: накренился и повис над бездной весь церковный ко­рабль. Небывалое искушение подкралось к чадам Церкви Божией****. Новые сети раскинул князь мира сего – и уже уловил множе­ство душ человеческих...»21)<br /> <br /> Понимая, что никакие человеческие рассуждения здесь невоз­можны и неубедительны и что то, что стало предметом печали и переживаний, не могло стать предметом пререканий, Новоселов в утешение и наставление в последнем, двадцатом письме изложил содержание прекрасной книги профессора Киевской Духовной академии Никифора Ивановича Щеголева «Судьбы Церкви Божией на земле», в которой были даны многие ответы на вечные, но всегда животрепещущие для церковного человека вопросы.<br /> <br /> После опубликования в июле 1927 года декларации митропо­лита Сергия (Страгородского) среди церковных людей начались смущения и смятения; стало известно, что некоторые архиереи отошли от митрополита Сергия, в частности митрополит Петро­градский Иосиф (Петровых), епископ Гдовский Димитрий (Любимов), к ним присоединились митрополит Ярославский Агафангел (Преображенский) и архиепископ Угличский Серафим (Самойлович). С последним был хорошо знаком Михаил Алексан­дрович. Вскоре и он присоединился к этому церковному движе­нию и, как пользовавшийся безупречной нравственной репутаци­ей, стал одним из авторитетных его участников. В этот период он принял активное участие в обсуждении церковных вопросов среди духовенства и церковной интеллигенции.<br /> <br /> Бывая в Москве, Михаил Александрович ходил молиться в Воздвиженский храм на Воздвиженке. 22 марта 1929 года непода­леку от храма он и был арестован, заключен сначала в тюрьму ОГПУ, а затем в Бутырскую. Во время допроса, который состоял­ся через два дня после ареста, ему была предъявлена отпечатанная на машинке книга «Письма к друзьям».<br /> <br /> Отвечая на вопросы следователя, Михаил Александрович ска­зал: «Мои убеждения можно кратко охарактеризовать таким обра­зом: я считаю, что современное положение вещей является для верующих – испытанием, а для прошлой государственной систе­мы – карой и приговором истории. В прогресс человечества я не верю и считаю, что оно регрессирует нравственно, а потому дела­ется неспособным и к устойчивому общественному творчеству: люди без нравственности не могут быть строителями ни прочного политического целого, ни отдельных его отраслей, как-то – тор­говли, воспитания и так далее. Я – славянофил, но считаю, что развитие истории пошло по другому пути... Эти мои убеждения от­части выражены в моих “письмах к ближним”, которых я написал двадцать. Предъявленные мне две книги с письмами, отпечатан­ные на машинке, являются именно собранием моих “писем”»22).<br /> <br /> Во время продолжавшихся далее допросов следователь попро­сил Михаила Александровича уточнить свои мировоззренческие позиции, и тот сказал: «Мое воззрение на создавшиеся отношения между Церковью и советским государством таковы: Церковь в со­временных условиях в силу утесненного положения очищается и улучшается. Я считаю, что, не говоря, конечно, о всех без исклю­чения церковниках, они несут репрессии, по-моему, в порядке исповедничества, то есть они репрессируются не за политическую контрреволюционную деятельность, а как носители неугодной идеологии, противоположной коммунистической. Я считаю, что налицо не только физическое, но и моральное гонение, например нападки в печати и так далее. Собственно, правильнее будет упо­требить термин “утеснение”, поскольку на всю Церковь сразу ре­прессии не простираются. Эту точку зрения я поддерживал в моих “письмах”. Практический вывод, который я делал для Церкви, – было “пассивное мученичество”, но никак не активное сопротив­ление советской власти. “Мученичество” я понимаю не в таком буквальном смысле, как оно понималось раньше, когда лишение жизни за религиозные убеждения было рядовым явлением.<br /> <br /> Я не был сторонником полного перехода Церкви на катакомбное положение. Что касается моей собственной деятельности, то, конечно, здесь налицо и нелегальное проживание, и нелегальное распространение моих документов. Но сказать то же о всем цер­ковном течении, к которому я принадлежал, – не могу. По край­ней мере, епископ Димитрий Ленинградский или московские свя­щенники служат открыто и не скрываются. Изложенной мной точки зрения я придерживался строго во всех случаях, даже тогда, когда спрашивали о моем отношении к какому-либо не мною со­ставленному документу. Если эти документы не совпадали с моей точкой зрения о “пассивном мученичестве”, то я прямо заявлял о моем с ними несогласии...»23)<br /> <br /> 17 мая 1929 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ при­говорило Михаила Александровича к трем годам заключения «в местах, подведомственных ОГПУ»24), то есть в закрытых тюрьмах со строгим режимом содержания. 23 мая он был доставлен в Суз­дальский политизолятор, а 25 июня – отправлен в Ярославский политизолятор ОГПУ. С этого времени для исповедника наступи­ли суровые будни пребывания в узах со всеми их ограничениями и в полной зависимости от произвола надзирателей и тюремной администрации. В этих условиях любой недуг мог оказаться смер­тельным.<br /> <br /> 11 июля 1929 года Михаил Александрович направил начальни­ку Ярославского политизолятора заявление. «Третьего дня (в пят­ницу), – писал он, – Вы застали меня в камере во время заканчи­вавшегося сердечного припадка и сильного прилива крови к голо­ве. Когда Вы спросили о моих нуждах и, в частности, чем я болен, я, естественно, сказал о той болезни, которая сильнее давала себя знать в данную минуту, и забыл о другой, о которой говорил Вам в позапрошлую пятницу, именно о продолжающемся целый месяц воспалении глаз. Вы тогда были так добры, что обнадежили меня относительно возможности показать глаза окулисту. Решаюсь бес­покоить Вас напоминанием об этом предмете, так как состояние глаз продолжает очень тревожить меня. Не говоря о том, что я ли­шен возможности читать, я испытываю боль в глазах, которые ежедневно воспаляются, сильнее преимущественно к вечеру, и ут­ром я не могу открыть их, предварительно не промыв их от гноя. Днем облегчаю приступы воспаления, прибегая к компрессам. Очень боюсь потерять зрение и потому решаюсь надоедать Вам повторением своей просьбы об окулисте»25).<br /> <br /> На это заявление последовала резолюция, что специального вызова врача не требуется, но при первой возможности больного все же покажут врачу.<br /> <br /> В сентябре того же года исповедник направил начальнику тюрьмы заявление: «2 сентября мне возвращена богослужебная книга (Минея), взятая при моем приезде сюда. Очень благодарен за это. Вместе с тем я просил бы возвратить мне и другие вещи, отобранные одновременно с означенной книгой, как-то: письменные принадлежности – бумагу, маленькую без записей запис­ную книжку, ручку, карандаши, стальные перья, а главное – руко­писи (тетради), представляющие по своему содержанию то же, что и возвращенная мне книга, то есть исключительно выписки из бо­гослужебных книг (литургию, всенощную, повечерие, евангель­ские чтения и псалмы). Надеюсь, что раз возвращена мне книга, то не встретится препятствий к возвращению и совершенно одно­родных с ней рукописей, которыми я беспрепятственно пользо­вался в Суздале»26).<br /> <br /> Не имея близких родственников и ничего не получая от знако­мых, Михаил Александрович во многих случаях вынужден был просить выдать ему казенные вещи. 13 марта 1930 года он писал начальнику Ярославского изолятора: «Так как в валенках гулять становится невозможным вследствие сильного таяния снега, а штиблеты мои пропускают воду почти так же, как и валенки, то я прошу Вас снабдить меня на время казенными штиблетами, впредь до получения мною галош, о которых я написал в Красный Крест около двух недель тому назад»27).<br /> <br /> В 1930 году ОГПУ произвело по всей России аресты священ­нослужителей и мирян, несогласных с позицией митрополита Сергия и недовольных внутренней политикой советской власти по отношению к Церкви. Были арестованы тысячи людей и, в частно­сти, все те, кто считал себя принадлежащим к группе митрополита Иосифа (Петровых) и епископа Димитрия (Любимова). Были арестованы и сами эти архиереи.<br /> <br /> 7 августа 1930 года Михаила Александровича привлекли в каче­стве обвиняемого к новому делу и для проведения допросов этапи­ровали в тюрьму ОГПУ в Москве. Следствие длилось около года. Следователь на допросе спросил, каких убеждений придерживает­ся Михаил Александрович, на что тот ответил: «Я, как верующий человек, считаю, что и царь, и Церковь, и весь православный русский народ нарушили заветы христианства тем, что царь, напри­мер, неправильно управлял страной, Церковь заботилась о собст­венном материальном благополучии, забыв духовные интересы паствы, а народ, отпадая от веры, предавался пьянству, распутству и другим порокам. Революцию, советскую власть я считаю карой для исправления русского народа и водворения той правды, которая нарушалась прежней государственной жизнью...»28)<br /> <br /> 9 апреля 1931 года следователь снова спросил Михаила Алек­сандровича о его религиозных и политических убеждениях, на что тот ответил: «По поводу моих убеждений могу показать следую­щее: я, как славянофил, придерживался монархических воззре­ний, но эти мои воззрения оставались чисто теоретическими: ни в каких монархических организациях я не состоял. Как я уже раньше показывал, для меня в славянофильстве существенным моментом являлся религиозный.<br /> <br /> Касаясь моего отношения к советской власти, должен преж­де всего сказать, что я являюсь ее недругом, опять-таки в силу моих религиозных убеждений. Поскольку советская власть явля­ется властью безбожной, и даже богоборческой, я считаю, что, как истинный христианин, не могу укреплять каким бы то ни бы­ло путем эту власть, в силу ее, повторяю, богоборческого характера...»29)<br /> <br /> 3 сентября 1931 года Коллегия ОГПУ приговорила Михаила Александровича к восьми годам заключения «в места, подведомст­венные ОГПУ»30). В сентябре 1931 года Михаил Александрович был отправлен в Ярославский изолятор. Условия, в которые он был по­мещен, были настолько тяжелы, что он стал ходатайствовать, что­ бы его перевели в одиночку, но ходатайство это было отклонено, и 25 сентября он написал новое заявление, прося, чтобы его помес­тили, хотя бы на время, в соседнюю камеру, тем более что сидев­ший в ней заключенный не был против. Это ходатайство было удовлетворено.<br /> <br /> С середины тридцатых годов положение заключенных в тюрь­мах резко ухудшилось, и сама ярославская тюрьма стала называть­ся тюрьмой НКВД особого назначения, что повлекло и ужесточе­ние условий содержания в ней: теперь тюрьма становилась не спо­собом изоляции, а средством умерщвления заключенного в ней человека.<br /> <br /> 4 декабря 1935 года Михаил Александрович был вызван в тю­ремную амбулаторию к врачу. Врач, вскользь поглядев на него, за­дал несколько самых общих вопросов и, несмотря на то, что Ми­хаилу Александровичу шел семьдесят первый год и около шести лет он пробыл в тюрьме, предложил администрации тюрьмы: в со­ответствии с состоянием здоровья заключенного – ужесточить режим содержания, лишив заключенного белого хлеба.<br /> <br /> 23 марта 1937 года у Михаила Александровича заканчивался срок заключения, но его решили не отпускать на свободу до смер­ти, и уже 7 февраля без какого бы то ни было дополнительного рассмотрения дела Особое Совещание при НКВД приговорило его к трем годам тюремного заключения. 25 февраля об этом решении было сообщено Михаилу Александровичу. Для придачи этому приговору видимости законности НКВД направил ходатайство об утверждения приговора во ВЦИК, и 3 марта приговор был утвержден.<br /> <br /> Для отбытия нового срока заключения Михаила Александро­вича из ярославской тюрьмы перевели в вологодскую, куда он прибыл 29 июня 1937 года. В это время условия заключения еще более ужесточились, заключенным были даны номера, и исповед­ник Михаил стал значиться под № 227.<br /> <br /> 18 августа «за нарушение правил прогулки»31) вся камера, в ко­торой находился Михаил Александрович, была лишена прогулки на два дня.<br /> <br /> 1 октября Михаил Александрович был выведен вместе с други­ми заключенными на прогулку в коридор. Он отправился в убор­ную, куда через минуту ворвался надзиратель. Михаил Александ­рович направился к двери. В это время дежурный скомандовал: «Скорей!» – «Иду как могу», – ответил тот. «Не как могу, а иди скорей!» – «Идите, а не иди. Вы не смеете говорить мне ты», – спо­койным тоном ответствовал Михаил Александрович и направился к группе заключенных, стоявших посреди коридора. 14 октября Михаил Александрович за «громкие разговоры, умышленное затя­гивание оправки и кашель»32) был лишен права пользования тю­ремной лавкой на пятнадцать дней.<br /> <br /> 23 октября за громкие разговоры в камере все заключенные в ней были лишены прогулки на три дня.<br /> <br /> 18 декабря 1937 года дежурный надзиратель отправил рапорт начальнику тюрьмы, в котором писал, что в этот день в десять ча­сов вечера «в камере 46 нарушила внутренний распорядок гром­ким разговором личность № 227». За это Михаил Александрович был лишен переписки на месяц – с 1 января по 1 февраля 1938 го­да. Но этому наказанию уже не суждено было исполниться.<br /> <br /> Руководство страны в это время стремительно реализовывало свое решение об уничтожении всех политических и идейных про­тивников, причем не только тех, кто еще был на свободе, но и тех, кто уже находился в тюрьме. Для сбора компрометирующих сведе­ний в камеру, где находился Михаил Александрович, поместили осведомителя Базилевского, и тот вскоре переправил начальнику тюрьмы следующий рапорт: «Сообщаю о настроениях камеры № 46 следующее: …Вообще, настоящие, искренние, действительно правдивые настроения скрываются, они таятся во внутренней замкнутости каждого.<br /> <br /> Острые политические вопросы, как правило, обходятся мол­чанием... Это важное обстоятельство необходимо учесть еще и по­тому, что мое присутствие в этой камере является, очевидно, ос­новной причиной такого положения.<br /> <br /> Правда, постепенно начинают мириться с фактом моего при­сутствия: одни уже помирились, другие на пути к этому, а третьи еще раздумывают, не желая ничего говорить на политические те­мы, наверное, потому, что хорошего сказать из этой области ниче­го не могут, а плохое сказать боятся, тем не менее и о них есть факты, в свете которых выступают наружу их внутренние тайники.<br /> <br /> Единство мнений и действий проявляется, совершенно бес­спорно, у следующих четырех собеседников, а именно:<br /> <br /> Новоселов Михаил Александрович. Ярый монархист, безна­дежный мракобес, религиозный фанатик, русский.<br /> <br /> Лексан – тюрок, полный злобы и недовольства на советскую власть, ее режим и ее руководителей, от мала до велика.<br /> <br /> Мелик-Арутюнян – армянин, присоединяется к первым двум, во всем с ними согласен, ни в чем не возражает и в их действиях поддерживает.<br /> <br /> Альфред – латыш из камеры № 45, исповедует систематически проповеди мракобеса Новоселова, которые передаются ему Лексаном. Получается интернациональный кружок или группа, в составе одного тюрка, латыша, армянина и одного русского. Ос­тальные двое – Ломоносенко и Лунин – не мешают заниматься вышеозначенным мракобесием и своим молчанием, по существу, потворствуют им.<br /> <br /> Общим для всех является ярко выраженное возмущение и не­годование нынешним тюремным режимом, доведенным до такой бесчеловечности, жестокости и дикости, равной которой не было и нет нигде, – не только что в так называемых демократических странах, в странах буржуазной цивилизации, но в странах отста­лых и в фашистских нет ничего подобного. Такой свирепый лю­тый режим, характеризуемый животной хищностью и кровожад­ностью, рассчитан на погребение живых людей в могилу, рассчи­тан на гниение живых людей. Новоселов рассказывает, что когда в ярославской тюрьме начали вводить новый режим, то его товарищ по камере спрашивал начальника тюрьмы – разве новый режим не рассчитан на наше здесь умертвление и гниение? Лексан заявляет, что он просидел десять лет в ярославской тюрьме, но там режим был иной, не то чтобы хороший, но было возможным просидеть десять лет. В условиях такого режима, как сейчас, нельзя проси­деть и трех лет. Арутюнян заявляет, что в ярославской тюрьме про­тив нового режима был протест и объявлена голодовка в знак ор­ганизационной солидарности. “Разве болезни, которые нас начи­нают одолевать, не есть наше смертельное гниение? – ревматизм, туберкулез, цинга, язвы желудка, болят глаза, зубы и так далее”.<br /> <br /> Новоселов говорит: “Вот мой товарищ умер у меня на руках в камере, у него кончился старый срок, но дали новый, он прожил несколько месяцев нового срока и нового режима. Было ясно – больной человек, но в больницу не взяли, и он умер у меня на ру­ках…” Лунин говорит: “Будет еще хуже”; когда в ярославской тюрьме был протест против нового тюремного режима, то во вре­мя прогулки многие кричали так: “Сталинская диктатура хуже фа­шистской”, “Да здравствует генеральный тюремщик Ежов”...<br /> <br /> Когда я читал вслух газету “Гудок” за 1 января 1938 года, в которой сообщается о том, что Германия имеет много концлаге­рей и еще открывает новые, что много сидят осужденных в тюрь­мах, не считая следственных, получается в общем полтора чело­века на каждую тысячу, – то в это время Новоселов подходит к Арутюняну и говорит ему: “Чья бы корова мычала, а уж совет­ская молчала бы”»33).<br /> <br /> На основании подобного рода сведений тюремщиками была составлена характеристика: «Михаил Александрович Новоселов, 74 года, сидит уже 9 лет, имеет высшее “богословское образова­ние”, и на этом “образовании” построено все его мировоззрение и политическое убеждение, что выражается в его религиозном фана­тизме и в политическом мракобесии.<br /> <br /> В своем проповедовании он всю эту философию наполняет конкретным содержанием из Библии, Нового и Ветхого Завета, из Евангельских пророчеств и предсказаний, стараясь преподносить это в форме задушевных (религиозно-философских) бесед, каждая из которых сопровождается одной из молитв или какого-либо религиозного, мистического содержания стихотворения. Поэти­ческая форма является особенно заманчивой, так, например, он специально подбирает поэтов-мистиков, интуитивистов: Полон­ского, Фета, Баратынского, Мошкова – и у них выбирает наибо­лее мистическое, религиозное, например “Вечерний звон”, “Вос­кресение Христово”, “Благовест”, “Молитва”, “Рождество”, “Храм”, “Слово Божие” и так далее.<br /> <br /> Многое он знает на память, а большинство списывает, пользу­ясь тюремной библиотекой, например Полонского, Фета. Его вся тетрадка заполнена стихотворениями, и через его влияние они пе­реходят к Лексану и Альфреду.<br /> <br /> В своих убеждениях он не раскаивается и не собирается раска­иваться, он уже примирился с мыслью о том, чтобы за свои убеж­дения умереть в тюрьме, тем более родных у него нет, а друзей он беспокоить не хочет»34).<br /> <br /> 3 января вся камера была лишена прогулки на пять суток.<br /> <br /> 14 января 1938 года помощник начальника по оперчасти тюрь­мы составил для тройки НКВД справку, в которой писал, обвиняя Новоселова в контрреволюционной деятельности: «Читая газеты, сознательно извращает сообщаемые сведения и клевещет на внут­реннее положение СССР, распространяет заведомую ложь и кле­вету в контрреволюционных целях, подчиняя своему контррево­люционному влиянию сокамерников, разлагающе действует на таковых»35).<br /> <br /> 17 января тройка НКВД приговорила Михаила Александрови­ча к расстрелу. Михаил Александрович Новоселов был расстрелян 20 января 1938 года в вологодской тюрьме и погребен в общей без­вестной могиле36).<br /> <br /> Тропарь, глас 4:<br /> Тебе дарова Бог ведети тайны Царствия Небесного, /еже есть Церковь Сына Его, / да возможеши утвердити колеблемыя в вере, /и от Церкве Христовой отпадшия паки на путь спасения возвратити, /темже молим тя священномучениче Михаиле, / сподоби и нас, ко Христу твоими молитвами, /в Церкви Его даже до конца пребыти покаянием.<br /> <br /> Кондак, глас 3:<br /> Верный сын Церкве Христовы явился еси,/ новомучениче Михаиле славне,/ православие истинное верным возвещая/ и лесть церкве лукавнующих отгоняя,/ венец мученический от руки Человеколюбца приим/ на Небесех ныне горния славы наслаждаешися// моли спастися душам нашим.<br /> <br /> 1) А.В. Матисон. Духовенство Тверской епархии ХVII – начала ХХ веков: родословные росписи. Выпуск второй. СПб., 2003. С. 57–73.<br /> 2) Минувшее. Альманах 15. М., СПб., 1994. Письма М.А. Новоселова к Л.Н. Тол­стому. Публикация Е.С. Полищука. С. 400.<br /> 3) Там же. С. 382.<br /> 4) Там же. С. 383.<br /> 5) Там же. С. 391–392.<br /> 6) Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. СПб., 1914. № 11. В.Скороходов «Из воспоминаний старого общинника». С. 77–80.<br /> 7) М.А. Новоселов. Письма к друзьям. М., ПСТБИ. 1994. С. Х.<br /> 8) Там же. С. ХIII.<br /> 9) Открытое письмо графу Л.Н. Толстому, по поводу его ответа на постановление Святейшего Синода, М.А. Новоселова. М., 1911. С. 3, 11–12, 15.<br /> * Кожевников Владимир Александрович (1852–1917), историк культуры, публицист, полиглот. Был одним из близких друзей и последователей философа Н.Ф. Федорова, а также редактором и издателем его сочинений.<br /> 10) М.А. Новоселов. Письма к друзьям. М., ПСТБИ. 1994. С. ХIV.<br /> 11) Там же. С. ХIV, ХVI.<br /> 12) Там же. С. ХХII.<br /> ** Гааз (Фридрих-Иосиф) Федор Петрович (1780–1853) – старший врач московских тюремных больниц; принципиально избрав главным направлением своей деятель­ности служение ближним, он все свои силы отдавал облегчению участи заключенных.<br /> 13) Там же. С. ХХI-ХХII.<br /> 14) Там же. С. ХХVI-ХХVII.<br /> 15) Григорий Распутин и мистическое распутство. М., 1912. С. II–IV.<br /> *** Архимандрит Иларион (Троицкий), впоследствии архиепископ Верейский. Умер в заключении в 1929 году. Прославлен Русской Православной Церковью в Соборе новомучеников и исповедников Российских. Память празднуется декабря 15/28. Мощи священномученика Илариона находятся в Сретенском монастыре в Москве.<br /> 16) М.А. Новоселов. Письма к друзьям. М., ПСТБИ. 1994. С. 9–10.<br /> 17) Там же. С. 68–69.<br /> 18) Там же. С. 73.<br /> 19) Там же.<br /> 20) Там же. С. 85.<br /> **** Имеется в виду опубликование декларации митрополита Сергия (Страгородского) и последовавшие за этим события.<br /> 21) Там же. С. 208.<br /> 22) ЦА ФСБ России. Д. Р–41328, л. 9.<br /> 23) Там же. Л. 10.<br /> 24) Там же. Л. 12.<br /> 25) Там же. Д. Н–7377. Т. 1, л. 18.<br /> 26) Там же. Л. 28.<br /> 27) Там же. Л. 77.<br /> 28) Там же. Т. 11, л. 147 об.<br /> 29) Там же. Л. 160.<br /> 30) Там же. Т. 8, л. 7.<br /> 31) Там же. Л. 5.<br /> 32) Там же. Л. 4.<br /> 33) Там же. Л. 9–10.<br /> 34) Там же. Л. 6.<br /> 35) Там же. Л. 270.<br /> 36) Там же. Л. 11. Оценка Никто ещё не поставил оценку Категория Книги Добавлен 15-08-2018 12:35:16 Размер 1.56 MB (1640917 Bytes) Добавить в закладки Файлы (2) Название Размер Новоселов Михаил - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий - 1914. - 2rtf/Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий - 1914. - 2rtf.epub 840.57 kB (860739) Новоселов Михаил - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий - 1914. - 2rtf/Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий - 1914. - 2rtf.fb2 761.89 kB (780178)

Михаил Новоселов - Мистика Церкви и мистика западных исповеданий (1914) FB2, EPUB скачать через торрент в хорошем качестве